Михаил Валерьевич, как сегодня обстоят дела на Уральском турбинном заводе, ключевом активе РОТЕКа? Какие программы техперевооружения реализованы и запланированы?
В 2013 г. ситуация складывается неплохая. Уральский турбинный завод в достаточной мере обеспечен заказами. В советское время его максимальная мощность достигала 1,6 Мвт в год, в этом году мы произведем примерно 1,2 Мвт. При этом в состоянии произвести и 1,6 Мвт. Ограничения — рынок и глубокая модернизация предприятия, которая проходит без остановки производства.
Реализация программы техперевооружения — это процесс, который нельзя завершить никогда. Потому что изделия у нас длинноцикловые, новые технологии постоянно развиваются и, если мы их не внедряем по мере появления, то отстаем от общего развития.
Объем существующей инвестпрограммы равен порядка $30 млн. Мы наладили новое производство лопаток, модернизируем стенд для балансировки роторов на больших скоростях. Качественное производство турбин и любых роторных машин без этого стенда невозможно. Полностью модернизировали производственную цепочку тяжелых элементов (имеется в виду изготовление корпусов турбин и роторов), установив новые карусельные, токарные, расточные станки. То есть сегодня мы оснащены так, что можем с точки зрения механики произвести любую турбину того размерного ряда, в котором работаем, на уровне любого мирового производителя. Следующий этап техперевооружения будет зависеть от тех товарных групп, которые мы будем производить завтра.
Как влияет затянувшаяся реформа энергетики на деятельность предприятия, отрасли в целом?
Если реформа затянулась, значит, она не произошла. Это привносит в рынок элемент неопределенности. Генерирующие компании находятся в клещах между регулируемым тарифом и не очень регулируемым рынком с точки зрения сырья. Инвестиционный ресурс в энергетике изрядно истощен Договорами на предоставление мощности, в которые компании вкладываются в крайние три-четыре года. И понятно, что это положение не способствует долгосрочному планированию.
На ваш взгляд, что должно было бы предпринять государство для поддержки конкурентоспособности энергетического и общего машиностроения?
Государство может и должно помогать такими простыми и понятными вещами, как законы и правила работы на рынке. Все, что от него требуется, доделать реформу в какую-нибудь сторону: либо рынок будет, либо его не будет. Нельзя постоянно жить во время перемен. У генераторов должны быть возможности для долгосрочного, среднесрочного и оперативного планирования. Долгосрочно планировать можно только тогда, когда ты уверен, что существующие правила функционирования рынка не поменяются.
Энергетическое машиностроение — это история длинноцикловая. Сегодня мы продаем турбины, которые будем производить в 2015 году. Для того, чтобы делать это эффективно, покупатель должен отчетливо понимать, чем он будет заниматься в 2015 — 2016 годах, когда эти турбины будут запускаться. Мы живем в «раздвинутом» времени: то, что для многих — история «загоризонтная», для нас — завтрашний день. Сегодня мы обсуждаем производственную программу на 2015 год. А для заказчика наша производственная программа 2015 года — это инвестиционная программа на 2016 год, понимаете? Мы сегодня уже не говорим о нынешнем годе, потому что для нас это — только выполнение планов. И мы почти не говорим о 2014 годе, потому что четко знаем, что будем в нем делать. Нас интересует больше 2015-2016 года. Поэтому, когда у нас «недореформа», работать сложно.
Чувствуете ли вы конкурентное давление импортных поставщиков? Экспортируете ли свою продукцию?
Речь не идет о давлении. Есть конкурентная среда и таковой она стала достаточно давно: сегодня на российском рынке представлены все ведущие мировые игроки. И у всех них разная степень локализации, есть совместные предприятия. Наш рынок интернационален уже давно.
Что касается поставок за рубеж, то сейчас мы восстанавливаем позиции завода, которые были у него в доперестроечный период: строим энергоблок в Монголии, имеем масштабную совместную программу с Казахстаном, работаем с Украиной. Таким образом, восстанавливаем позиции на традиционных рынках.
С дальним зарубежьем тоже начинаем работать. До сих пор на этом направлении главным тормозящим фактором выступало отсутствие механизмов финансирования экспорта. Во всем мире тяжелое, энергетическое машиностроение — это отрасли, которые имеют интегрированные в себя механизмы финансирования. Если посмотреть на список клиентов немецкого экспортного агентства Гермес, то первое место там будет занимать EADS, а второе — Siemens. Это означает, что производитель приходит к заказчику со связанными кредитами на покупку с весьма приятными условиями. Такого механизма у нас до сих пор не было. Он только появляется. Мы начали сотрудничать с недавно созданным российским экспортным агентством, и я надеюсь, что это изменит ситуацию. Опять-таки они не волшебники: они могут страховать экспортные сделки, на процентные ставки финансирующих сделку банков страховка влияет только в части маржи по рискам, на учетную ставку это не влияет, то есть по кредитным ставкам связанных кредитов мы по-прежнему проигрываем европейским и азиатским конкурентам. И это усложняет работу с «дальним» экспортом. Можно сказать, без механизмов финансирования эта история «летает плохо».
Позволила ли программа модернизации освоить какие-то новые виды продукции, и нуждались ли вы при этом в новых видах металлопродукции, сплавов?
Программа модернизации предусматривает использование новых видов металлопродукции. У нас в стране неплохо обстоит дело с прокатом и метизами, но у нас все плохо с фасонным литьем и сложными сплавами. Когда речь идет о каких-то массовых видах продукции, очевидно, что наши металлургические компании научились жить в рынке. Но если говорить о чем-то заказном, что используется в сложном машиностроении, к великому сожалению, не все производится на том уровне, на котором должно. Грубо говоря, можно купить отливку с припуском в 5 см, поставить ее на станок и начать обдирать эти 5 см, открывая раковины и потом их залечивая, имея высокую себестоимость. И можно заказать за рубежом нужную отливку по чертежам, получить ее с припуском в 5 мм и вообще не знать ничего о металлургических операциях, связанных с ее обработкой. По стоимости оба варианта примерно одинаковы. Это — еще один фактор конкурентоспособности для наших металлургов.
Другая проблема — сложные стали. В нашей зоне деятельности находится не только УТЗ: если говорить о локализации в России изделий для «нефтянки», насосов, например, то согласно стандартам американского нефтяного института в них должны использоваться дуплексные и супердуплексные стали — их в России вообще никто не производит. Тема локализации — это тоже ниша для металлургии.
В целом с кем из металлургических компаний вы взаимодействуете при закупках металлопродукции?
Турбина состоит примерно из 12 тысяч металлических частей. Так что партнеров у нас много. Закупочная политика в части поставок металлопродукции строится на прямых взаимоотношениях с металлургическими комбинатами либо их торговыми домами, т.к. только в этом случае мы получаем продукцию с гарантированным качеством и сроками поставки, что крайне важно для машиностроительной отрасли. Сотрудничаем с УГМК-ОЦМ, Магнитогорским металлургическим комбинатом, Ашинским металлургическим заводом, Мечел-Сервисом, в части поставок трубной продукции — со сбытовыми структурами ТМК и ЧТПЗ. Конечно, случаются и некоторые отклонения от согласованных сроков поставок, но эти трудности мы всегда преодолеваем в процессе переговоров с партнерами — находим разумный компромисс.
Учитывая нынешнее снижение цен на металлопродукцию на мировых рынках, пересмотрели ли ваши поставщики свои цены?
Не без нашей помощи. Закупки — всегда конкурентная история, а мы работаем с металлургическими компаниями давно и берем довольно заметный объем. На сегодняшний день мы получаем металлопродукцию в сравнении с ценами 2012 г. дешевле примерно на 5-15% в зависимости от вида продукции, что можно связывать как с мировыми тенденциями, так и с нашими усилиями в направлении реализации программы по сокращению издержек. Снижение цен коснулось труб из меди и сплавов, нержавеющих труб, черного листового металлопроката и некоторых других видов металлопродукции.
Ведутся ли совместные научные разработки по освоению новых видов металлопродукции для использования в новых проектах УТЗ?
Энергетическое машиностроение в этом смысле весьма консервативная отрасль — наши «эксперименты» в столь сложной продукции могут дорого обойтись нашим потребителям. Мы практически не закупаем металлопродукцию по зарубежным стандартам, но мы регулярно изучаем новые виды продукции отечественных металлургических комбинатов, и предлагаем их к рассмотрению конструкторам и техническим специалистам. Зачастую сами выходим на производителей с инициативой выпуска нового профиля металлопроката, например для изготовления лопаток. Регулярная оценка экономической целесообразности закупки того или иного вида продукции, изучение новых видов металлопроката способствует конструкторским и технологическим улучшениям, что в конечном счете повышает конкурентоспособность производимой нами продукции.
Есть ли в структурах РОТЕКа конструкторские бюро, насколько машиностроительные активы компании обеспечены инженерными и конструкторскими кадрами?
Да, есть заводское КБ на УТЗ, в котором работает порядка 140 человек. В инжиниринговом подразделении РОТЭКа работают около 50 человек. Наряду с этим, у нас есть соглашение с дружественными нам инжиниринговыми компаниями, в том числе работающими на EАDS, которые помогают нам в тех областях, где у нас не хватает компетенций. Кроме этого, достаточно много квалифицированных специалистов заняты в инжиниринге швейцарских концернов Sulzer и Oerlikon. Поэтому, имея такие компетенции, мы чувствуем себя более или менее уверенно. В России за 2012 г. у нас появилось около 15 патентов, а в периметре активов в швейцарской группе количество патентов измеряется тысячами и прирастает сотнями.
Трансфер каких передовых разработок швейцарских активов РОТЕКа удалось осуществить на российских предприятиях компании? Какие именно высокотехнологичные разработки концернов Sulzer и Oerlikon удалось интегрировать в модернизационные проекты в сфере нефтедобычи, нефтепереработки, химии, нефтехимии, энергетики и других важнейших секторов производства России?
Активы приобретаются не для экспорта технологий. Активы приобретаются для того, чтобы они развивались и зарабатывали деньги. Любой трансфер технологий должен подразумевать готовность рынка к тому, чтобы их принимать. Этот процесс у нас происходит постоянно в разных видах и формах, в соответствии с теми потребностями, которые нам удается увидеть или создать в том рынке, в котором мы живем.
За крайние три года мы открыли завод по выпуску химического оборудования в Серпухове, центр нанопокрытий в Электростали, два ремонтно-сервисных производства для индустриальных насосов, частично локализовали инжиниринг в области турбин (обслуживание газотурбинных установок), есть план по локализации производства компонентов горячего тракта для газовых турбин. Подписали соглашение с инструментальным предприятием ВАЗа о производстве инструмента и оснастки на их площадке. Мы развиваемся в рынке и по мере развития локализуем технологии.
Ряд предприятий, входящих в РОТЕК, занимается разработками в области альтернативных источников энергии. Какие возобновляемые источники энергии могут получить наибольшее развитие в России в среднесрочной перспективе?
Есть карта инсоляций территорий, которая показывает, в каких регионах России можно применять альтернативные источники энергетики. У нас есть Краснодарский край, Байкал, места в Восточной Сибири, где много солнца и где солнечная энергетика имеет право на жизнь. По вполне понятным географическим причинам у нас должна развиваться гидроэнергетика. Могу предположить, что в условиях недореформы получит достаточно широкое распространение так называемая распределенная энергетика, то есть электростанции небольшой мощности для промгенерации и для отдаленных территорий. Внимательно надо смотреть на биотопливо. Применение сбросного тепла и подключенных турбин меньшей мощности — это то, что, на мой взгляд, получит достаточно серьезное развитие на плече где-то в 10 лет.
Какие задачи стоят перед вами в качестве директора по развитию высокотехнологичных активов ГК «Ренова»?
Стратегия группы заключается в перекладке активов из сырьевого блока в высокотехнологичный сектор. Мы стремимся поднимать эффективность работы своих бизнесов в металлургии, машиностроении, телекоммуникации за счет применения более высокотехнологичных подходов. Сформирован технический комитет, где мы пытаемся «поймать синергию». Во-первых, практически по всем предприятиям, которые входят в группу, сейчас готовятся программы модернизации, повышения технологической и энергетической эффективности. Во-вторых, по необходимости мы готовы приобретать активы, владеющие компетенциями, которые можно применить внутри группы. Третье: мы сформировали три венчурных фонда, ориентированные на новые бизнесы, новые идеи и стартапы, которые появляются как изнутри группы, так и приходят извне. Например, венчурное финансирование получил проект в области суперконденсаторов и низкооборотных проводов нового поколения. Еще один пример — исследовательская группа, резидент Сколково, которая работает в направлении биоразлагаемых имплантов для строящегося завода по производству кардиостендов. А недавно коллектив из КЭСа предложил проект внутридомовых теплопунктов.
Насколько плотно взаимодействуете со Сколково, как относитесь к волне критики?
Не критикуют того, кто не работает. Академик Кулешов сказал, что Сколково уже можно назвать состоявшимся проектом, потому что предотвратил утечку за рубеж нескольких тысяч наиболее способных молодых специалистов. Постоянно проводится непродуманная попытка противопоставить Сколтех общей системе образования. Но ведь никому не придет в голову сказать, что фундаментальное образование у нас плохо. Я достаточно часто бываю в научных и технологических центрах мира — там русский язык — второй после английского. Из пяти пожизненных академиков по математики во Франции трое говорят по-русски. А вот чему нас никогда не учили так это умению применить полученные знания в рынке. В советское время существовала система распределения, а в постсоветское — человека, получившего превосходное образование, гнали в два места — либо ботинками торговать на черкизовском рынке, либо ехать доучиваться в Массачусетс. То, что сделали в Сколково, это перенесли сюда мечту любого студента MIT: учиться превращать знания в деньги, никуда не уезжая. Построенная конструкция уникальна. Есть ошибки и недоделки, безусловно, так. Но это работает!
Ждете ли вы от 21 века технологических революций в машиностроении?
Революции можно ожидать, во-первых, с точки зрения материаловедения и, во-вторых, новых типов двигателей. С тех пор, как изобрели турбину, принципы не поменялись. С тех пор, как самолет полетел со сверхзвуковой скоростью, тоже ничего не поменялось: мы все равно имеем машину по переработке керосина в звук с разной степенью эффективности. Примерно то же относится к двигателям внутреннего сгорания: они стали экономичнее, меньше, тише, но принцип остается тем же. То, что должно сгенерировать прорыв, — это новые двигатели для авиации и ракетостроения. И, кстати, именно в Сколково сейчас ведется разработка детонационного двигателя, который может «выстрелить». Любопытно, что в случае удачи он будет иметь российское происхождение.
У вас напряженная умственная деятельность — как отдыхаете?
Я довольно давно летаю на самолетах как пилот: поднялся в воздух в юношеской планерной школе в 1979 году. Чем привлекает воздух? Есть некоторые вещи, которые трудно объяснить вербально. Это надо пробовать. Мне интересно делать то, что я делаю, однако бизнес — штука напряженная и многопрофильная. Есть несколько мест, где можно «отключиться». Полет — одно из таких занятий. Бизнес там «вытирает». Это сильно освежает. Количество степеней свободы, которое ты получаешь во время полета, гораздо выше. Грязи оттуда не видно, дураков там нет. Общность людей, которая летает, — она другая. В летной авиации не удерживаются дураки и подлецы.
Еще люблю ездить на мотоциклах. При этом скорость — не самоцель, скорость — инструмент.
